Харьков – место откуда я родом. Автоэтнографическое эссе.
Часть 1. Слишком яркий акцент
Ольга Пинчук
Я родилась в Украине. А точнее – в «Украинской ССР», – как сообщает мой российский паспорт. Тогда, летом девяностого года, беременная мною мама с моим старшим полуторогодовалым братом улетела из Монголии, где служил папа, домой, в Украину. Улетела рожать, ведь папу переводили на новое место службы, – в тайгу, на границу с Китаем, где надо было сперва самому обосноваться, а потом уже перевозить семью. Мама пробыла дома всего полгода, и улетела обратно на Дальний Восток. В детстве, раз в несколько лет, мы приезжали с Дальнего Востока почти на все лето – сначала к бабушке в Шостку, откуда родом мама, затем к бабушке под Коломыю, откуда родом папа. Я помню, как приезжая на запад Украины мы с братом учили украинский язык. Мы пробовали говорить, но каждый раз эти робкие попытки вызывали смех товарищей – слишком ярким был русский акцент. Но насмешки над акцентом или шутки про «москалей» всегда оставались дружескими, какими-то добрыми, и просто вроде как ритуальными. Тогда я не чувствовала, что место, где я жила и куда так радостно всегда приезжала к родным – это разные государства или разные национальные сообщества. Для меня, ребенка, совершенно незаметны были территориальные, лингвистические или культурные границы. Однажды, уже будучи подростками, приятель – житель Прикарпатья – поделился со мной недоумением, он только вернулся с отдыха в Крыму: «Это ведь такая же Украина! Почему там государственный язык не понимают? Захожу в магазин, говорю на родном языке, а продавщица переспрашивает, – на чистом русском мне отвечает, вот как ты!» Рассказывал он на украинском, мы всегда общались так – на двух языках. С одной стороны, я удивлялась вместе с ним. Но, с другой, думала про свою маму, про родственников, живущих на востоке Украины, которые в своей повседневной жизни не используют украинский язык практически никогда. Их речь сильно отличалась от речи моего приятеля. Отличался не только язык, но и некоторые предметы повседневного использования, где-то культурные практики, где-то традиции. Всё это было очевидно для меня и прежде, но казалось нормальным, не удивляло, не заставляло размышлять над причинами или следствиями. Здесь же я впервые слышала, как такие привычные различия проблематизируются кем-то из моего окружения. Это была середина нулевых, примерно то время, когда российские телевизионные фильмы и передачи в Украине стали переводить на украинский язык. Постепенно территориальные, лингвистические или культурные границы становились все более явными. Год за годом. Разговоры про язык, собственную особую историю и особую культуру становились всё более частыми. С началом военных действий на востоке Украины ряд моих прежде близких товарищей упрекнули меня в предательстве и вычеркнули из списка друзей: «Ты же украинка! Ты могла бы вернуться на Родину!». Но я жила в России, училась в России и была гражданкой Российской Федерации. Я продолжала приезжать к родственникам. Иногда меня задерживали на границе для дополнительных выяснений, иногда допрашивали, и фраза «у меня родственники в Украине» переставала даже казаться важным аргументом. В феврале 2015 я прилетела в Ивано-Франковск, чтобы погостить неделю у бабушки. Мои приятели, из числа тех, что продолжали со мной общаться, то и дело подшучивали надо мной: «Не говори по-русски громко! Тут москалей не любят!». Но, вопреки их шуточным предостережениям, я спокойно гуляла по городу одна, покупала кофе или книги, спрашивала у прохожих дорогу по-русски. Иногда я вставляя украинские слова или фразы, по возможности, дабы продемонстрировать свое дружелюбие и заинтересованность. Погруженная с детства в такую особую языковую и культурную среду, я всегда верила в то, что главное – это не язык, на котором ты говоришь, акцент, костюм, вера, или дальше – разрез глаз, цвет кожи, форма губ. Главное – это желание найти взаимопонимание, доброжелательность и живой интерес к другим людям, их культуре, нормам и традициям.
Часть 2. В Харькове родились?
Самолет начал снижение – скоро мы приземлимся в аэропорту Харькова. Крошечные дома, церкви, дороги и парковые зоны – всё это я вижу впервые, но где-то здесь, в этом городе, тридцать пять лет назад познакомились мои родители. Харьков всегда привлекал меня, благодаря ярким историям родителей о своей молодости: о студенческой жизни мамы, о курсантских приключениях папы, об их встречах и свиданиях на улицах, парках и в кафе города. Они помнят свои прошлые маршруты и любимые места настолько хорошо и точно, что, будто, были здесь вчера. Но в действительно, они уже давно не могут вернуться погостить в близкий и любимый город. Во время своей прошлой поездки, в феврале 2015-го, я задумалась о посещении Харькова, но нашлись в моем окружении те, кто активно предостерегал меня. Мол, в Харьков сейчас соваться небезопасно, лучше сиди в Ивано-Франковске. И я не решилась. Много думала потом о силе слов, провоцирующих в нас опасения за свою безопасность, основанных на общем страхе и тотальной дезинформации. Тогда многие верили, что Харьков – это плацдарм националистических противостояний. Хочешь остаться целым со своим русским языком и российским паспортом, не суйся. Четыре года спустя, в апреле 2019, я рассматриваю крошечные дома и улицы Харькова из иллюминатора. Выбегаю из самолета в числе первых, стремительно направляюсь в здание аэропорта. «Можно ваш паспорт?», – останавливает меня пограничник. Протягиваю документ с красной обложкой. «Ольга Владимировна, вам к тому столу. Заполните, пожалуйста, миграционную карточку». Цель визита указываю – «деловая», пытаясь уместить свои печатные буквы в крошечных клеточках. «А гражданам России тоже заполнять?», – слышу за спиной мужской голос. Пожимаю плечами: «Меня к этому столу отправили». В детстве мы часто пересекали российско-украинскую границу на поезде. За пару часов до пограничной зоны проводники раздавали миграционные карточки с просьбой их заполнить. И там, на купейном столике, в ритме поездной тряски, уместить буквы в клеточках было куда сложнее. Подходит пограничник с собакой: «Нужна помощь в заполнении?». Обращается к нам по-русски – просто и доброжелательно. Мужчина: «Я в командировку, так и написать?». Пограничник: «Так и пишите, да». Я: «А адрес какой указывать? Организация, пригласившая меня, находится в Киеве, а в Харькове у нас просто встреча». Пограничник: «Напишите просто – «Харьков»». Наконец заполнив карточку, я направляюсь обратно к встретившему меня с самого начала пограничнику. «Имеется ли у вас приглашение от организации? Обратный билет и бронь гостиницы покажите, пожалуйста». Бумажное приглашение с оригинальной печатью передали мне в прошлом месяце коллеги. Уверенно протягиваю его пограничнику. Билет и бронь раскрываю на экране телефона. Он тщательно фотографирует всё на портативный фотоаппарат и удаляется с оригиналом приглашения: «Присядьте, пожалуйста! Придется подождать». Иностранные граждане, прилетевшие со мной на одном самолете, постепенно рассеиваются, один за другим проходят паспортный контроль и исчезают за турникетом. Мое приглашение от организации передается из рук в руки, пограничники звонят куда-то, пытаясь удостовериться в подлинности бумажки, но, кажется, тщетно. В пограничной зоне харьковского аэропорта работает бесплатный вай-фай. Это очень удобно, когда застреваешь на границе. Сообщаю коллегам о случившейся заминке. Пограничник с собакой неспешно направляется в мою сторону: «А вас встречают?» Да, говорю, но не из организации. «А кто?» – удивляется пограничник. Я секунду раздумываю, стоит ли признаваться в том, то в Украине у меня родственники и знакомые, и помимо работы я планирую навестить бабушку: «Однокашник папы, мои родители здесь учились». Пограничник, кажется, немного удивляется, но задает несвязанный с предыдущим вопрос: «У вас есть багаж?». Есть, отвечаю, и тут же представляю, как тоскливо и в полном одиночестве мой чемодан уже час болтается по кругу на ленте подачи багажа. Наконец-то меня приглашают к будке: «В Харькове родились?». Нет, говорю, в Шостке. Пропустили.
Часть 3. А как у вас тут с работой?
Весна уже раскрасила аллеи яркими цветами – тюльпанами, пионами, розами, лилиями. Мы движемся в потоке машин по городу. Я не могу поверить, что вот он – Харьков. Город воспоминаний, город, где родилась наша семья. В 1980-х Харьков, по рассказал родителей, был полон студентов. Молодые люди и девушки приезжали в город из разных концов Украины, из других советский республик, и даже из-за рубежа. Тюльпаны цвели, двери всех университетов были распахнуты. В 1982-м на проходной военного училища родители впервые встретились, но «ничего не предвещало дальнейшего развития событий», шутит папа. Они рассказывают удивительные истории их случайных встреч в переходе у парка Шевченко, в кафе-мороженном или в Вареничной на углу Сумской. В те дни, когда они еще «просто были друзьями». Там же, на Сумской, в центральном дворце бракосочетания, родители поженились в 1986-м. Этот город кажется родным, всегда казался, но теперь это чувствуется даже в воздухе, который я вдыхаю. В воздухе, насыщенном ароматами цветов и рано наступившего лета.
«Найти работников всё сложнее», – отвлекаюсь от романтических размышлений, и продолжаю диалог, – «люди съездили в Европу, посмотрели на условия труда в той же Польше, тем более в Германии, – и теперь другого не хотят!» – рассказывает по дороге из аэропорта Владимир, однокашник моего папы. Вместе они учились в Харьковском военном училище больше тридцати лет назад. На месте училища уже давно руины. Давно не существует и той страны, которой они присягали, будучи курсантами. Но никакие политические и экономические кризисы, война, государственные границы и личные проблемы не разрушили дружбу старых товарищей. Владимир давно оставил армию, он успешный бизнесмен, – человек, создающий рабочие места. Его жена Мария – специалист по поиску и подбору персонала, подыскивает работников для этих рабочих мест. Владимир говорит: «Мы так и познакомились – мне надо было нанять 100 работников, но как ни пытался, ничего не выходило. Ей же хватило недели». Это было около десяти лет назад. Сейчас ситуация заметно ухудшилась, по мнению Марии: «В Украине сейчас сложно найти не только высококвалифицированных профессионалов, но и специалистов средней квалификации, – даже хороших разнорабочих». В Харьков я приехала по работе. Моя задача – понять, какова ситуация в сфере труда и занятости сейчас, и как это менялось последние годы. Я разговариваю с разными людьми про труд, про отношения Украины с Россией, про войну, про семьи и биографии. Даже встречаясь между делом с родственниками, разговоры неудержимо заходят именно на эти, интересные для меня как исследователя, темы. – Кадровый голод жуткий! – говорит Слава, муж моей тёти, владелец строительного магазина в небольшом городке недалеко от Харькова. – А когда это началось? – уточняю. – Наверное, пару лет как! Вот как безвиз ввели! Очень серьезная проблема в кадрах – квалифицированных специалистов не найти. Слава рассказывает различные истории, произошедшие с его товарищами и знакомыми, подтверждая ими слова Владимира. Поработав в Европе, украинцы не всегда охотно трудоустраиваются на родине. «Всё ведь зависит от предложения, правда?» – задает вопрос Слава. Я киваю. Он продолжает: «А какое предложение на рынке труда может получить, например, квалифицированный бульдозерист? Меньше чем за 10 тысяч гривен на бульдозер никто не сядет, а потому что ты высиди там, в пыли этой, смену. Но кто ж предложит хотя бы десять? Откуда у работодателя такие возможности?». Денис Новиков и Олег Лукьянчиков – специалисты по трудовому праву в Украине. Мы встречаемся в небольшой уютной кофейне в центре Харькова. Общительные и остроумные, они объясняют мне буквально на пальцах сложившуюся в Украине за последние годы ситуацию: «Безвизовый режим, он на фоне чего у нас произошел? На фоне снижения общего уровня жизни украинцев. Высокие тарифы на коммуналку, и в то же время – субсидии на эту коммуналку для малоимущих, – для большинства населения работать на предприятиях Украины стало невыгодно. Зарабатывая чуть выше определенного законодательно минимума, человек лишается субсидии и половину зарплаты отдает за коммуналку. В то время как в Европе за ту же самую работу можно заработать в три-четыре раза больше[1]». Денис и Олег объясняют, почему украинцы активнее уезжают в Европу. Но Слава также поделился со мной историями о внутренней миграции в поисках лучшей оплаты труда. «Наша соседка, Ира, ездит на заработки в Киев. Работает вахтами, две недели в Киеве, две дома. Приезжает — ресторан в центре Киева. В смену она получает 800 гривен, ночует в хостеле, на работе у нее – питание, сверхурочные, хочешь оставайся. С восемью тысячами, за минусом хостела, она возвращается домой, две недели отдохнула и опять поехала. Я ей и говорю, Ира, у нас тут на весь город ни одного приличного повара, а ты Киеву готовишь! Она мне: Слава, так тут за смену в горячем цеху выше 150 гривен никто не даст! Вот у нас и ни одного повара, ни одного водителя, ни одного бульдозериста или энергетика – все, кто знает себе цену, в Европе, Киеве, или – России!». В Россию, говорит Слава, по рассказам ездить было немного сложнее, но теперь вроде как опять проблем нет. Как я поняла, из частных бесед с разными собеседниками, проблема украинского рынка труда касается и работников, и работодателей: первым предлагается низкая заработная плата (большое количество предложений, с оплатой не выше 7000 грн.), вторые – нуждаются в квалифицированных специалистах, но не имеют возможности предложить больше. И Слава, и Владимир с Марией, помимо множества историй о нехватке квалифицированных специалистов, рассказывают еще и о том, как закрывались предприятия, имевшие отношения с Россией. По словам Марии, еще до 2014-го года она работала как менеджер по подбору персонала в Калужской области, где открывалось предприятие – совместный проект украинских и российских бизнесменов. С началом 2014-го работа быстро свернулась, специалисты, включая ее, вернулись в Украину. В большинстве случаев, эта тема окружена множеством рассказов, которые трудно верифицировать, сложно понять, какова реальная причина закрытия таких заводов. Одно из крупных предприятий в пригороде Харькова стоит закрытым уже много лет. Местные жители рассказывают, что оно закрылось с началом конфликта. Но после неформальных бесед с работниками завода, еще числящимися в штате, появляется и другая версия – завод закрылся за год или два до 2014-го. Впрочем, некоторые из собеседников, не чуждые конспирологических теорий, добавляли: «Крупный бизнес знал заранее, что вскоре произойдет, вот и вывезли, что могли». К теме влияния конфликта на промышленность сложно подступиться. Как только я начинала расспрашивать о заводах, искать встреч с экспертами, натыкалась на непреодолимые преграды, передо мной буквально захлопывались двери. Конечно, виной тому мое гражданство. Едва приехав в Харьков, я получила рекомендацию связаться с местных экологом, человеком из Академии, активистом, имеющем представление о том, как работает местная промышленность, и как она загрязняет окружающую среду. Я послала ему подробное сообщение посредством Фэйсбука. В нем, максимально уважительным и доброжелательным тоном, сообщалось, что его мне рекомендовали украинские коллеги. Сама же я представилась социальной исследовательницей из Москвы. Ответ пришел почти сразу, он был лаконичным и недвусмысленным: «Чей Крым?» Впервые в этот момент я поняла, что Харьков, город соединивший моих родителей, положивший начало нашей семье, может не принять меня такой, какая я есть – с красным российским паспортом. И дело не в том, что я не могла вовлечься в его игру и ответить на его вопрос о Крыме. Мой ответ, вероятнее всего, его бы удовлетворил. Но мне не хотелось ввязываться в идеологически окрашенный диспут с человеком из Академии, обсуждать его и мои убеждения, тогда, когда важны профессиональные качества и экспертная оценка. Возможно, помимо этого, меня огорчало до глубины души и то, что под сомнение ставится возможность профессиональных связей на основе цвета моего паспорта или места проживания.
***
Чем больше у меня было бесед с разными людьми в Харькове и его пригороде, тем труднее мне было смотреть на все происходящее с необходимой для исследователя дистанции. События последних лет сильно повлияли на мою семью, и семьи многих граждан России и Украины. Я часто слышала в Харькове фразу: «главное – это какой человек, а гражданство его – уже вопрос десятый». Мои родители встретились в Харькове. Мама всю жизнь говорила и говорит на русском. Папа до окончания школы говорил только на украинском, но в Харькове русский стал основным для него языком. До сих пор, возвращаясь домой на запад Украины, или разговаривая по телефону с родственниками, он с легкостью переходит на беглый украинский. Мама почти не говорит на украинском, и западная Украина принимает ее такой, какая она есть. Язык или наше российское гражданство никогда не были проблемой в нашей семье. Но мир, в котором мы живем, сильно изменился после 2014 года. Теперь остается только надеяться, что хотя бы на бытовом уровне у многих граждан двух стран сохранится вера в простые человеческие отношения. Что общение между коллегами не будет начинаться с фразы «Чей Крым?», а сообщение о том, что собеседник приехал из России не будет определять дальнейший ход беседы.
