Война, о необходимости которой все время говорили, свершилась! Часть I
Карабахский конфликт до и после осени 2020 года
Сергей Румянцев
Какие уроки преподнесла Вторая Карабахская война? Как и почему случилось так, что война оказалась неизбежной? Почему мирный процесс и миротворческие инициативы были неэффективными? Как очевидный реванш Азербайджана и поражение Армении изменили ситуацию в противоборствующих странах и каким образом проявили себя разные политические режимы? Как изменились отношения власти и оппозиции в Азербайджане? Какую роль играл религиозный фактор? Несколько тезисов о причинах и последствиях войны, а также будущем Нагорно-Карабахского конфликта.
«Мы не хотим войны, но коль придется, ей-же-ей,
Есть храбрецы, есть деньги и хватает кораблей!»
Алан Брэдли, «Здесь мертвецы под сводом спят»
«Все мы хотим счастья своим детям.
Ради этого мы и развязали войну»
Катрин Чиджи, «Несбывшийся ребенок»
ВВЕДЕНИЕ: Нужна одна победа
В одном из своих исследований немецкий историк Райнхарт Козеллек размышляет над вопросом, когда возникло представление о способности человека «вершить историю по своему усмотрению». По его мнению, до конца XVIII века такого рода идея была немыслимой[1]. Напротив, опыт современного человека строится на убеждении в его возможностях творить историю и уверенно планировать будущее.
В XXI веке население Армении и Азербайджана, двух государств — членов Совета Европы, вновь занялись творением истории и планированием своего будущего на поле боя, как это уже случалось в начале и в конце прошлого столетия. На протяжении полуторамесячной кровопролитной войны непрерывно звучали сентенции, что «сегодня азербайджанский народ во главе с президентом Ильхамом Алиевым пишет новую историю. Историю, — с пафосом утверждала Мехрибан Алиева, первый вице-президент и первая леди Азербайджана, — наших с вами побед!»[2]. Однако, в любой истории, по замечанию Козеллека, не бывает меньше двух участников. В лице премьер-министра Армении Никола Пашиняна второй участник этой бескомпромиссной схватки, в свою очередь, выступал с многочисленными сентенциями о возможно самом решающем моменте в многотысячелетней истории армянского народа. «Это новый Сардарапат[3], — патетически восклицал Пашинян, — и каждый из нас обязан посвятить себя одной цели, и эта цель – победа!»[4]
27 сентября 2020 года длящийся свыше трех десятков лет Нагорно-Карабахский конфликт во второй раз продолжился войной. В течение 44-дневного организованного насилия, унесшего жизни и здоровье тысяч преимущественно молодых людей[5], его основные участники устами своих политических[6] руководителей[7], публичных[8] интеллектуалов[9], журналистов, известных певцов[10] и музыкантов[11], простых граждан, неустанно демонстрировали воинственные настроения и выражали уверенность в том, что они вершат историю несомненно ведущую их к победе.
Не преминули внести свою лепту даже бывшие (хотя таковых, видимо, не бывает) участники конкурса КВН, сделавшие карьеру в шоу-бизнесе. Как никогда серьезный Гарик Мартиросян в беседе с Владимиром Соловьевым с воодушевлением сообщал, что «Армянское население Арцаха — это пример великой храбрости и смелости […] Люди будут до конца защищать свой дом, защищать свою землю»[12]. Члены команды «Парни из Баку» в куда более бодрой и жизнерадостной музыкальной импровизации, призвали всей страной освободить Карабах и преподать урок противнику[13]. Социальные сети армянских и азербайджанских пользователей, а также сочувствующих той или другой стороне (фейсбук и твиттер) тоже пестрели подобного рода лозунгами и призывами к войне до победы.
И Армения с Карабахской республикой/Арцахом (теперь уже бывшая «объединенная армянская родина»[14]), с одной стороны, и Азербайджан, с другой, вступили в эту войну и стремились к победе с целью достижения прочного мира. Такого рода представления о целях этой войны широко распространены в обоих обществах. В июне 2018 года, выступая на параде по случаю 100-летия азербайджанской армии, президент Ильхам Алиев подробно рассказывал и о масштабном военном строительстве и, одновременно, о своих мирных намерениях. В заключении он пришел к парадоксальному выводу, что «Мы хотим мирного урегулирования конфликта, и проводимая Азербайджаном политика [читай, масштабная милитаризации страны] является наглядным тому доказательством«[15]. В самом деле, где еще говорить о мире, как не на военном параде.
Не менее прямолинейно, и в свою очередь, не замечая никаких противоречий, приверженность милитаристским методам достижения мира в июне 2020 года, за три месяца до начала боевых действий, подтвердил и президент непризнанной республики Нагорного Карабаха/Арцаха, Араик Арутюнян: «Являясь неотъемлемой частью единой родины и единой системы безопасности, Арцах и Армения полностью разделяют подходы и усилия по достижению мира и подготовке к войне«[16].
Но, пожалуй, наиболее откровенно этот двусмысленный подход к войне и миру выразила супруга премьер-министра Армении Анна Акопян, инициировавшая в 2018 году кампанию «Женщины за мир»[17]. Этот проект, в полном соответствие с принятой в обоих обществах логикой, к августу 2020 года привел первую леди и полтора десятка других энтузиасток «движения за мир» на недельные курсы боевой подготовки в одну из воинских частей, дислоцированных в Нагорном Карабахе. «Я и многие другие женщины готовы взяться за оружие, чтобы защитить нашу родину и детей, — объяснила свое дефиле в камуфляже с автоматом госпожа Акопян. — Но это будет не ради войны, а чтобы доказать, что нет альтернативы миру»[18]. После завершения военных действий Мехрибан Алиева, в свою очередь, примерила камуфляж, выбрав этот наряд для своих визитов на перешедшие под контроль Азербайджана территории[19]. Наверное, все с той же целью продемонстрировать как много первая леди способна сделать для мира.
Здесь имеет смысл вспомнить еще одно не лишенное иронии замечание Козеллека: «Для мира тоже нужны как минимум двое». В случае с Нагорно-Карабахским конфликтом, для мира были нужны как раз те двое, кто целенаправленно десятилетиями готовился к новой войне и осенью 2020 год были готовы вести ее до победного конца, а значит и до безоговорочного поражения.
Непримиримые соседи
Вкратце этот конфликт можно охарактеризовать как националистический конфликт за контроль над территориями. Два изначально враждебных этнонационализма, два непримиримых национальных проекта — армянский и азербайджанский — открыто заявили о себе на закате Советского союза, в теперь уже кажущихся такими далекими 1987–88 годах. Очень быстро сконструированные конфликтные националистические идеологии, дискурсы и исторические нарративы были призваны обосновать права армян и азербайджанцев на эксклюзивное владение одной и той же территорией — провинциальной автономной областью площадью 4.4 тыс. кв. км., входившей в состав Азербайджанской ССР[20]. Этнический анклав с населением 162 тысячи человек (по переписи 1979 г.), из которых 123 тысячи идентифицировали себя как армяне. История типичная. Некоторая ее специфика определяется имперским и колониальным наследием; заимствованными из советского периода богатыми историографическими и этнографическими традициями, развитыми национальными гуманитарными «научными школами» — верными слугами идеологии; глубоко укоренёнными примордиалистскими представлениями о нации и этничности; набиравшими с годами все большую популярность, эссенциалистскими мифами об «исторических территориях» двух «древних наций», и, наконец, популярными в обоих обществах «образами врага».
Владея, и нередко весьма виртуозно, исключительно примордиалистским языком описания нации, создатели конфликтных дискурсов (историки и этнографы, журналисты и политические обозреватели, писатели и поэты, политики во власти и в оппозиции, разношерстные многочисленные энтузиасты «сверху» и «снизу») приписывали ключевую значимость древности происхождения и автохтонности. Обе стороны активно используют эти категории для доказательства своего эксклюзивного права на владение спорной территорией. Обе стороны с большим энтузиазмом прибегли к практикам историзации конфликта и привержены им до сих пор. В результате, из современного конфликт быстро превратился в исторический, в растянувшееся на века противостояние.
Тот же Мартиросян в дни, когда шла война предельно ясно в популярной форме, выразил суть таких представлений о правах на территорию: «До армян, конечно, там жили люди. Но тогда это были, видимо, родоплеменные какие-то отношения. А до этого были динозавры. Поэтому если кроме армян кто-то претендует на эту землю то, наверное, динозавры только. Вот если они вдруг воскреснут и придут, и скажут — это наша земля, это будет хоть как-то логически обосновано«[21].
Гасан Гасанов, теперь уже бывший посол Азербайджана в Польше, бывший успешный и высокопоставленный советский партократ, посидевший и в министерских креслах, ко всем прочим своим регалиям добавивший еще и статус «видного ученого», в куда более запутанной и наукообразной форме в те же кровопролитные октябрьские дни сообщал, почему кроме динозавров и армян еще и азербайджанцы обладают «историческими правами» на те же земли: «Карабахский регион на протяжении 2700 лет является азербайджанской территорией и землей азербайджанцев!«[22]
Даже публичная встреча глав двух государств, Никола Пашиняна с Ильхамом Алиевым, в Мюнхене в феврале 2020 года, уже совсем незадолго до войны, вместо повода провести серьезную дискуссию о возможности достижения мирного соглашения, была использована обоими для высказывания взаимных упреков и горячего спора на исторические сюжеты[23]. Оба, по сути, не столько соревновались друг с другом, сколько вещали на публику в своих странах. В ЕС, США или в России взаимоисключающие исторические аргументы двух сторон никого не способны убедить в правоте позиции.
Этот абсолютно деструктивный и тупиковый для возможного диалога тон, за границами которого всегда оставались гражданские права конкретных ныне живущих людей, был вынесен на публику еще в 1988 году армянской стороной, обладавшей гораздо большими дискурсивными ресурсами древности; богатой историографической традицией и кругом источников, позволявших успешно конструировать эссенциалистский миф об «исторических правах на землю», о «первых после динозавров» армянах — жителях Нагорного Карабаха. Азербайджанский примордиалистский контрмиф автохтонности конструировался в форме рессентимента[24].
Последняя война не привела, да и не могла привести к существенным изменениям на историческом фронте. Год спустя, и даже с еще большей настойчивостью, христианские архитектурные памятники в регионе Нагорного Карабаха называются албанскими (т. е. древними азербайджанскими)[25]. Для соседей, как и прежде, это исключительно древнее армянское наследие, оказавшееся под угрозой «культурного геноцида»[26]. И теперь, как и во все предыдущие годы, каждая из сторон настаивает на истинности только своей версии исторического нарратива, подтверждающего права на те или иные территории.
Разве что в Азербайджане с куда большей настойчивостью и уже в дни войны, когда исход боевых действий не был очевиден, вновь заявили об «исторических правах» на Сюникскую область Армении. По азербайджанской версии этот регион носит название Зангезур[27]. Инициированную энтузиастами акцию сбора подписей за возвращение «исторической азербайджанской области» в первые же дни поддержали десятки тысяч человек. Часть перешедших под контроль Азербайджана территорий отныне обозначаются не иначе как восточный Зангезур, которому недостает его западной части. 26 октября 2021 года президенты Азербайджана и Турции торжественно заложили фундамент Зангезурского, а не Сюникского или Мегринского (по названию областного города) транспортного коридора[28]. Циркулировали еще и слухи о том, что Армения передаст эту область Азербайджану взамен выплаты 50 миллиардов долларов компенсации за разрушенные города и села[29]. Дискуссии об исконных правах на этот регион только один из наиболее актуальных после войны компонентов более широкого дискурса об «исторических территориях».
Упоминая о себе в третьем лице, президент Азербайджана на одной из ставших уже традиционными встреч с членами семей шахидов и с ветеранами в июле 2021 года, разъяснил собравшимся, что «Весь Зангезур, Восточный и Западный, — земля наших предков. Сегодня в Армении говорят, что Ильхам Алиев выступает с территориальными притязаниями. Если есть Восточный Зангезур, то значит, есть и Западный. Да, Западный Зангезур – земля наших предков. Я сказал, что мы должны вернуться туда. Я говорил об этом еще 10 лет назад. Все мои выступления имеются в печати. Я сказал, что это – земля наших предков, мы должны вернуться, вернемся и возвращаемся туда. Никто не сможет остановить нас. Мы обязательно вернемся, потому что иного пути нет»[30]. Такого рода заявления стали привычным компонентом официального политического дискурса.
В контексте политики отстаивания «исторических прав» на те или иные территории, власти Азербайджана при весьма широкой поддержке населения инициировали в СМИ и общественном транспорте «викторину» тюркизации армянской топонимики[31]. Вслед за завершением боевых действий популярный дискурс об «исторических правах» азербайджанцев не только на Сюник/Зангезур, но и на всю территорию соседней республики (иначе говоря, на «Западный Азербайджан»), приобрел новый мощный импульс и стал, по сути, официальным[32].
Эйфория от достигнутых в ходе вооруженного противостояния успехов в целом оживила интерес к теме «Великого Азербайджана» и вернуло популярность дискурсу «разделенных народов». Эльдар Намазов, бывший помощник президента Гейдара Алиева, долгие годы один из видных представителей политической оппозиции, в своем интервью после войны вспоминает и о другом популярном споре об исторических территориях, о «Южном Азербайджане». Так принято обозначать северо-западные регионы Ирана, населенные преимущественно этническими азербайджанцами. Размышляя в интервью о перспективах «объединения» «Северного» и «Южного Азербайджанов», он подчеркнул, что «рано или поздно я уверен это произойдет»[33]. В соседней республике на протяжении многих лет тоже не теряют надежду на возвращение «Западной Армении» (т. е. современных регионов северо-восточной Турции). Постсоветская историческая политика воздействовала на оба общества таким образом, что любые территориальные приобретения будут недостаточными для удовлетворения националистических аппетитов.
Особые связи[34]
Если на историческом фронте без перемен, то, возможно, Вторая Карабахская война в большей степени повлияла на другие аспекты конфликта? Как очевидный реванш Азербайджана и поражение Армении изменили ситуацию в этих странах и как проявили себя разные политические режимы? Как прошлое определяет будущее Нагорно-Карабахского конфликта, по мнению азербайджанского президента завершенного в результате войны[35]. Вначале 1988 года этнические армяне, населявшие автономию, выразили желание войти в состав Армянской ССР, где эту идею поддерживало массовое движение «Воссоединения» («Miatsum»). Азербайджанские националисты, хоть и были гораздо менее консолидированы и подготовлены к такому развитию событий, в свою очередь, быстро мобилизовались и организовали не менее массовые акции под лозунгом — «Карабах наш!» («Qarabag bizimdir«). В обеих республиках административные, культурные и научные элиты открыто поддерживали эти требования, невзирая на неудовольствие советского центра.
Впрочем, за «правдой» и «справедливостью» отправлялись в имперскую метрополию, хотя советское руководство и институты оказались практически беспомощными перед этим вызовом. В соответствие с официальной советской идеологией национальный вопрос представлялся давно и полностью разрешенным в рамках ортодоксального или официального национализма. Советская система боролась только с маргинальным диссидентским или неортодоксальным, по словам Рональда Суни[36], национализмом. Номенклатуру не учили находить решения для открытых конфликтов между советскими республиками и эффективно противостоять массовым националистическим движениям. Да и во всем мире к 1980-м годам такого опыта было накоплено, по меньшей мере, недостаточно. Нерешительная, не уделявшая пристальное внимание закавказской окраине Москва, занятая своими проблемами, быстро теряла влияние в национальных республиках. Попытки контролировать ситуацию напрямую из метрополии с использованием силовиков (МВД и армии) оказались, по большей части, весьма неэффективными, или, нередко, как в январе 1990 года в Баку и совершенно деструктивными[37].
И все же, на все последующие годы обе стороны сохранили веру в то, что ключ от решения конфликта всегда находился в столице СССР и, впоследствии, в России[38]. По версии азербайджанской стороны, Армения все тридцать постсоветских лет оставалась под полным патронажем Москвы. Достаточно было просто приказать Армении выполнить все справедливые требования Азербайджана и конфликт был бы раз и навсегда решен. Или, по меньшей мере, Москве следовало прекратить военную, экономическую и политическую поддержку Армении — «страны-агрессора», и Азербайджан сам с ней справится. Россия всегда, и далеко не всегда без оснований, рассматривалась в качестве активной участницы конфликта. Очевидно, что ее военное присутствие в Армении способствовало устойчивости этих представлений. И именно Россия все годы снабжала Армению вооружением. Поэтому, если центральное место в популярном в Азербайджане конструкте «исторического врага» и отводилось коллективному образу армян, то русские и Россия всегда дополняли его, занимая почетное второе место. Популярное объяснение неудач в Первой Карабахской войне (тема тяжелого поражения в ней до осени 2020 года была табуирована), позволявшее все последующие годы как-то склеивать тонкую материю «национального достоинства», заключалось в том, что Азербайджан, в реальности, проиграл России — неизмеримо более сильному сопернику, чем Армения.
Однако, Вторая Карабахская война показывает, что влияние Москвы на Ереван сильно преувеличивалось. Распрощаться с идеей воссоединения Армении с Карабахом/Арцахом ни элиты, ни население не были готовы и после месяца кровопролитных и крайне неудачных военных действий. Даже неся тяжелейшие потери, большая часть общества, и, по крайней мере, какая-то часть армянских вооруженных сил и, тем более, политики были готовы воевать до победного конца. Остановить их призывами из Москвы было практически невозможно[39]. «Ты — победитель, армянский народ! Иди и возьми свою победу, — заклинал Пашинян уже на грани полного поражения, — встань и сотвори свою победу! И будь уверен, что избранное тобой правительство ни на минуту, ни на секунду не отклонялось и не отклонится от своей работы и обязанности указывать тебе путь к этой победе«. Трудно сказать, на чем строил свои надежды глава Армении в конце октября, когда уже было очевидно, что война проиграна. Разве что, действительно верил, что армянская «воля сильнее камня»[40]. В любом случае, ресурсы единственного реального союзника, если бы Владимир Путин по каким-либо причинам решился на прямое участие в войне на стороне Армении, были весьма ограниченны[41].
И после войны в восприятии роли России в конфликте мало что поменялось. Города и села страны украсили многочисленные турецкие флаги, иногда разбавленные пакистанскими (еще один, но гораздо менее важный союзник). В первую годовщину «Дня победы» на улицах Баку можно было увидеть даже немногочисленные израильские флаги[42]. Флагов России среди них нет и быть не могло. Многочисленные политики и международные аналитики, выражающие тревогу по поводу усиления позиций Москвы в Азербайджане, либо не понимают доминирующих в стране настроений, либо, в контексте привычного колониального дискурса, лишают его политической субъектности. Считают страну и режим марионеткой могущественных соседей. Эти настроения и теперь разделяют некоторые оппозиционные азербайджанские аналитики, получившие свежую пищу для развития конспирологических теорий, и продолжающих видеть во всем руку Москвы[43]. Армянский социолог Георгий Дерлугьян так увлекся, что назвал случившееся противостояние «своеобразной мини, но мировой войной»[44], в которой России, конечно, отводилась особенная роль.
В реальности по результатам начатой Азербайджаном и проигранной Арменией войны враждебность к России только усилилась. После войны союзник Армении воспринимается в качестве силы вырвавшей окончательную и безоговорочную победу из рук победоносной азербайджанской армии. Ввод российского миротворческого контингента был воспринят либо с большим недоверием, либо с открытой враждебностью. Российские военные в качестве миротворцев, для большинства азербайджанцев это оксюморон.
И чем больше власть будет инвестировать в образ непобедимой азербайджанской армии и в военный союз с могущественной Турцией, тем большую досаду и раздражение будет вызывать небольшой российский контингент, стоящий на пути достижения полного суверенитета. Любые действия власти по выдворению российской бригады встретят самую горячую и массовую поддержку. Изменить эту ситуацию, свой имидж в Азербайджане Москва неспособна, а значит и положение военного контингента (сколько бы лет ему не было отпущено) будет всегда зыбким и непрочным.
По армянской версии, России следовало видеть в Азербайджане недружественную ей страну, твердо и справедливо решить вопрос с территориями в пользу Армении. В этой республике всегда с подозрением и тревогой следили за отношениями между Путиным и Гейдаром, а позже Ильхамом Алиевыми. Поставки российского вооружения в Азербайджан, не без оснований, вызывали большую тревогу. Для последних событий важно еще и то обстоятельство, что после 2018 года в отношениях с Москвой многое изменилось. Если и не все, то подавляющая часть активистов «Бархатной революции» до прихода к власти неустанно критиковали российский авторитарный политический режим. Видели в бывшей метрополии преемницу империи, препятствующую демократизации и сближению Армении с Евросоюзом. И, в то же время, не готовы были к компромиссам по конфликту, и не видели в нем препятствий для той же демократизации[45].
В ситуации войны эти же люди выражали свое недоумение пассивной ролью России и призывали ее открыто вступить в войну. Очевидно, что новый режим в Армении недооценил желание Москвы играть роль нейтрального миротворца, сохранять партнерские отношения с Азербайджаном и Турцией, а также ее неготовность открыто участвовать в войне. А заодно недооценили и скептическое отношение Путина к Николу Пашиняну и его соратникам. И все же, Россия оказала важную союзническую поддержку Армении[46]. В противном случае война уже с первых дней и в полной мере развернулась бы на территории самой республики, на границе с Нахичеванской автономией отрылся бы второй фронт, а в ответ на жестокие удары по жилым кварталам Гянджи и Барды, последовали бы ответные по городам в Армении. Можно также предположить, что Азербайджану было бы гораздо труднее избежать соблазна создания наземного коридора для воссоединения с Нахичеванью военным путем, в случае отказа России от союзнических обязательств по ОДКБ.
В итоге военные действия были остановлены и соглашение достигнуто при участии России. Сейчас представляется очевидным, что определенные негласные договоренности между Алиевым и Путиным были достигнуты задолго до этого события. Так это или нет, но статус союзника и репутация России в Армении по результатам войны были изрядно подмочены. Какова бы ни была помощь России в сохранении Арменией суверенитета этого всегда будет недостаточно. Вот только у армянских политиков в настоящий момент еще меньше возможностей для маневра, чем до войны.
В ближайшие несколько лет аналитики продолжат увлекательные споры о том[47], проиграла[48] или выиграла[49] сама Россия по результатам Второй Карабахской войны. Что в этих дискуссиях напрочь отсутствует, так это упоминания о жизни и судьбе конкретных людей. Этот далеко не первый вооруженный конфликт на территории бывшего СССР стал пока единственным, в котором напрямую не участвовали и не гибли (за исключением инцидента со сбитым вертолетом[50] и саперов) российские военнослужащие. Возможно, путинский режим чего-то недополучил или даже упустил какие-то рычаги контроля. Но многие граждане России только выиграли от того, что ее солдаты и офицеры не участвовали в чужом националистическом территориальном споре. Впрочем, в ближайшие годы многое может измениться. Пути миротворческой миссии, как и будущее постсоветских политических режимов, неисповедимы.
Надежды, возлагавшиеся на посредников…
Многочисленные претензии всегда выставлялись различным международным институтам и, в особенности, Минской группе ОБСЕ. Каждый участник конфликта полагал, что обязанность посредников заставить противную сторону принять ее требования. Представители каждой страны в соответствие со своими целями трактовали международное право и резолюции СБ ООН по Карабаху[51]. Азербайджан рассматривал призывы к мирному решению и поиску компромисса как нерешительную или даже очевидно проармянскую позицию международных посредников и институтов. Армянская сторона пользовалась этими призывами для того, чтобы бесконечно откладывать налаживание диалога и сохранять завоеванные в первую войну позиции. Постоянные напоминания о том, что мир, прежде всего в интересах самих этих стран и их граждан, и что никто не намерен силой принуждать одну из сторон к мирному решению, адресатов никак не убеждал. Если признали независимость Косова[52] и провели для этого военную операцию, или вводили жесткие санкции в отношении различных государств, начали войну в Ираке ради освобождения Кувейта[53], то почему бы не сделать того же для Армении и Карабаха/Арцаха или Азербайджана?
В определенной мере критика не была лишена оснований. Конфликты на Южном Кавказе ЕС, США или различными международными институтами (НАТО, ООН и пр.) очевидно рассматриваются как второстепенные. Различия в реакции на события августовской войны 2008 года в Грузии и аннексии Крыма, а также конфликта на востоке Украины говорят сами за себя. Масштабы происходящего, особенные интересы США или близость к Евросоюзу имеют значение. По словам Лоренса Броерса, «одной из отличительных черт армяно–азербайджанского соперничества на сегодняшний день является неспособность сторон сделать так, чтобы их заявления находили отклик в повестке дня великих держав и на деле становились её проводниками«[54].
Конечно, в ЕС, как и повсюду в мире, была пандемия, а хуже пандемии были только выборы в США. Наверняка, Ильхам Алиев, начиная войну учитывал все эти обстоятельства. И все же, очевидная недостаточная активность влиятельных игроков говорит о правоте Броерса и «второстепенности» не только конфликта, но и всего региона. Весь прошедший после войны год большинство дискуссий о событиях и последствиях войны, организованных в ЕС или в США, по большей части сводились к обсуждению роли России и Турции. Отношения между Азербайджаном и Арменией и положение дел в этих странах оставались на втором плане, если вообще вызывали интерес.
Впрочем, данное обстоятельство никак не умаляет того факта, что решения о войне или мире должны были приниматься (и принимались) в самих Армении и Азербайджане. Гражданам этих стран, а не международным посредникам, суждено было встретиться на поле боя или строить мир. Летом и осенью 2020 года решение было окончательно принято в пользу войны.
Или Карабах, или смерть
Обе стороны уже в первые годы конфликта оказались совершено не готовы к диалогу и не способны к реальным поискам компромиссов, заняли непримиримые позиции и пронесли их через все последующие годы. Армения настаивала на воссоединении или предоставлении независимости Нагорному Карабаху/Арцаху и, в идеале, сохранению за собой двух из семи оккупированных за его пределами районов (Кельбяджарского и Лачинского). Азербайджан ни при каких условиях не был готов отказаться от прав на эти территории. Какие-либо возможные альтернативные варианты всерьез никогда не рассматривались. Никаких реальных действий или шагов, направленных на хотя бы частичную реализацию обсуждавшихся в долгих дискуссиях «Мадридских принципов»[55], «Казанского документа»[56] или официально не существовавшего «плана Лаврова»[57], ни одна из сторон не предпринимала. Никакой реальной альтернативы этим договоренностям уже многие годы предложено не было[58]. В 2020 году Армения и Азербайджан по-прежнему твердо стояли на тех же позициях, кристально ясно отраженных в лозунге — «Или Карабах, или смерть» («Ya Qarabağ, Ya ölüm»)[59]
Гораздо более подготовленными стороны конфликта оказались к спонтанным и организованным насильственным действиям, производству образов врага и дискурсов ненависти. Насилие с обеих сторон очень быстро стало визитной карточкой конфликта. В результате его первой фазы свыше двухсот тысяч этнических азербайджанцев под давлением радикальных националистов к середине 1989 года были вынуждены бежать с территории Армении. После погромов в Сумгаите (февраль 1988) и Баку (январь 1990) из Азербайджанской ССР бежали свыше трехсот тысяч армян. С распадом СССР конфликт быстро перерос в теперь уже Первую Карабахскую войну (1992-94). По ее результатам Азербайджан утратил контроль не только над Нагорным Карабахом, но и над рядом сопредельных с автономией районов (пятью полностью и двумя частично). В результате к беженцам присоединились сотни тысяч вынужденных переселенцев.
В мае 1994 года был подписан «Бишкекский протокол» — заявление с призывом прекратить военные действия. Цена конфликта к этому моменту десятки тысяч погибших; свыше миллиона беженцев и вынужденных переселенцев. Затем Армении и Азербайджану было отпущено два с половиной десятка лет для достижения мирного соглашения, но началась новая кровопролитная и разрушительная война. Как и почему это случилось? Почему вновь в 2020 году тысячи молодых людей погибли и были ранены, потеряли здоровье или вынуждены были оставить свои дома и бежать, спасаясь от обстрелов и бомбардировок?
Все для мира, все для Победы!
Уже в первые годы конфликта яд шовинизма и реваншизма глубоко проник в структуры обоих обществ, стал обязательным компонентом национальных идей. К середине 1990-х годов обе стороны окончательно увязли в трясине своих конкурирующих этнонационалистических идеологий и исторических мифов (нередко сопровождаемых откровенно расистскими коннотациями), прочно застряли в дискурсивном капкане языка ненависти и вражды, праздновали свой реванш или мечтали о нем, лелеяли свои триумфы и беспрестанно растравляли свои и без того глубокие коллективные раны. К середине 1990-х ресурсов для налаживания диалога практически не оставалось — их следовало заново по крупицам создавать. Но обе стороны, истощенные войной и экономической разрухой, взяли передышку и использовали ее для подготовки новой войны. Конечно, с целью достижения устойчивого мира.
Усилия и ресурсы, затраченные на «будущую победу» в войне, и те, что привлекались для достижения мирного решения всегда были несопоставимыми. С начала 2000-х годов, когда экономическая ситуация несколько стабилизировалась, а в Азербайджан пришли первые доходы от продажи нефти и газа, стороны потратили миллиарды долларов на создание и вооружение регулярных армий. В «период с 2009 по 2018 годы военные расходы Азербайджана составили почти 24 млрд. долларов. Армения за тот же период потратила чуть более 4 млрд. долларов»[60]. Все последние годы обе страны, как правило, прочно удерживали позиции в первой десятке самых милитаризованных стран мира[61]. Если Азербайджан потратил в разы больше в абсолютном значении, то гораздо более бедная Армения, как правило, опережала в процентном соотношении военных трат по сравнению с другими статьями бюджета[62]. Но расходы на «оборону» только наиболее заметный фрагмент огромного полотна подготовки к войне. На ту же перспективу работали абсолютное большинство СМИ и академических институтов, система образования и даже искусство. Создавались поэмы и романы, художественные и документальные фильмы, театральные постановки и музыкальные произведения, призванные продемонстрировать «истинное лицо врага» и повысить градус патриотических эмоций. Политика памяти и историческая политика в обеих странах были подчинены целям милитаризации и мобилизации населения.
Первые шаги в сторону мирного урегулирования стоило бы делать в направлении укрепления мер безопасности и взаимного доверия. Такими действиями на государственном уровне могли бы стать: реальное прекращение огня на линии соприкосновения; отказ от языка ненависти и пропаганды образа врага в каждой из стран; открытое обсуждение травм, нанесенных конфликтом и войной; расследование и широкое обсуждение фактов этнических чисток и военных преступлений, совершенных каждой из сторон (конфликт был жестоким); обсуждение возможных взаимных компенсаций для беженцев и вынужденных переселенцев. Для мирного урегулирования следовало не разрушать, а развивать отношения и связи в сфере экономики, культуры, науки. Создавать условия для интеграции карабахских армян (периодически власти Азербайджана вспоминали, что речь идет о гражданах их страны) в азербайджанское экономическое, а затем и политическое поле, а не стремиться изолировать их. Необходимы были обсуждения о перспективах амнистии в отношении комбатантов. Важно было отказаться от тупикового дискурса об «исторических правах» и перенести обсуждения в поле прав человека. Вместо того, чтобы строить все новые препятствия, создавать благоприятные условия для реализации самых разных гражданских проектов и инициатив. Сторона, предпринявшая первые шаги в таком направлении, могла бы оказаться в выигрышной позиции и продемонстрировать международному сообществу, к которому участники конфликта непрестанно взывали в поисках справедливости, свою волю к мирному урегулированию. Другая сторона была бы просто вынуждена включиться в этот процесс, чтобы не оказаться в заведомо проигрышной ситуации.
С врагами нужно биться, а не соглашаться![63]
Но события развивались в противоположном направлении. Границы национальных государств и националистических дискурсов оказались непреодолимой преградой. Каждая сторона была замкнута на своих переживаниях и своей повестке. Действия множества вовлеченных в конфликт акторов определялись предельно абстрактными, но всем им такими понятными конструктами как «национальная гордость» или «национальная честь». За десятилетия перемирия на линии соприкосновения для поддержания в тонусе этих воображаемых коллективных качеств погибли тысячи людей, кровью которых удобрялось древо патриотизма и ненависти к врагу.
На фоне все новых смертей разворачивалась непримиримая идеологическая война. Обе стороны убежденно и последовательно отказывали друг другу в признании жертв и совершенного насилия, были сосредоточены только на своих утратах и ранах. В Армении не принято было говорить о беженцах азербайджанцах и совершенном в их отношении насилии. Двести тысяч людей в одночасье приняли решение «добровольно» покинуть свои дома. Районы, не входившие в состав Нагорно-Карабахской автономии и перешедшие в ходе войны под контроль армянских сил принято было называть освобожденными. Эти территории были «освобождены» от населявших их людей, дома которых были превращены в руины.
Если в Армении прибегли к практикам отрицания или просто забвения этой темной стороны, по словам Роджерса Брубейкера, этноразъединительных процессов[64], то Азербайджану, несомненно, принадлежит пальма первенства в создании мифов, оправдывающих действия националистов и погромщиков. Устами известного в республике публичного интеллектуала, историка и академика Зии Буниятова, еще в советском 1989 году «широкой общественности» была представлена конспирологическая теория о том, как армянские националисты организовали и осуществили в феврале 1988 года армянские же погромы в Сумгаите. Как действуя с территории Армянской ССР эти люди, Буниятов умело пользовался сталинским языком, устроили «дебош» и «шабаш», и «нанесли свой гнусный удар по»[65] промышленному городу-спутнику столичного Баку. Позже к числу виноватых были причислены и советские спецслужбы.
Сегодня эта версия является общепринятой в Азербайджане. Неудивительно, что в дни второй войны к такого рода популярным сюжетам, выражавшим неизмеримую глубину «лицемерия» и «беспринципности» «исторического врага» обратился и председатель союза писателей Азербайджана — Анар, напомнивший, что: «В ответ на небывалое по жестокости изгнание азербайджанцев из Армении и в силу сложившегося в нашем народе чувства справедливого возмущения, подогреваемого ужасными рассказами беженцев, произошли определенные эксцессы [эвфемизм предназначенный заменить слово погромы] в Баку [в январе 1990 г.] в отношении армян. Мы их не отрицаем. Мы их осуждаем. В результате были вынуждены добровольно уехать из Баку и армяне«. Незамеченный автором этих строк оксюморон — «вынуждены добровольно уехать» — заставляет задумываться о прямом заимствовании из армянского дискурса. Азербайджанцы в 1988-89 годах тоже «добровольно бежали» с территории Армянской ССР.
В Армении, впрочем, быстро научились пользоваться похожими софизмами и создавать свои конспирологические теории. Массовое истребление мирных жителей в Ходжалы в феврале 1992 года, самое масштабное в ходе Нагорно-Карабахского конфликта насилие в отношении гражданского населения и важнейшее травматическое место памяти в постсоветском Азербайджане, в свою очередь, было быстро мифологизировано армянскими политиками, учеными и журналистами. По этой версии сами азербайджанцы оказались повинны в гибели мирных жителей города[66]. В дни войны в Армении, в свою очередь, обратились к такого рода сюжетам, доказывающим «цинизм» и «двуличие» «исторического врага». Третьего ноября, все еще в разгар боевых действий, антрополог Нона Шахназарян подробно рассказывала в интервью о том как и почему азербайджанская сторона «фальсифицировала» события в Ходжалы[67].
Власть и конфликт
Конфликт изначально был еще и фактором внутренней политики. Вопросом прихода к власти и ее удержания в странах, где доминировали радикальные настроения и где Карабах/Арцах приобрел статус сакральной территории. Любые попытки продвинуться в направлении создания каких-либо условий для взаимного доверия, в обществах совсем недавно в стрессовой ситуации приобретших независимость и замкнутых на переживании своих триумфов и травм, стали бы очень болезненными и требовали большой политической воли, а заодно и иной политической культуры. В 1990-е годы любой такой шаг был сопряжен с противопоставлением себя абсолютному большинству и готовностью поставить будущее национального сообщества выше личных политических амбиций. Публичное выражение отрезвляющей и весьма нелестной для сограждан позиции было большим риском. Следовало быть готовым выдерживать шквал обвинений в предательстве нации.
Только один известный политик высокого ранга — бывший президент Армении Левон Тер-Петросян в 1997 году[68] пошел этим путем. Обреченная на заведомую неудачу попытка, стоила ему политической карьеры. Все остальные на сопоставимый поступок оказались неспособны. Можно предположить, что Гейдар Алиев был прагматичным (если не сказать циничным) политиком, обладавшим необходимой харизмой, достаточным опытом и широким кругозором для того, чтобы озвучить непопулярные в обществе взгляды на разрешение конфликта и на необходимость компромисса. Но вопрос удержания личной власти он всегда ставил выше национальных интересов, и, тем более, жизней людей.
Эту тяжелую и неблагодарную миссию могли бы взять на себя известные в обоих обществах публичные интеллектуалы (писатели, поэты, ученые). Но, если таковые и существовали, то либо власти быстро лишали их доступа к публичному полю, либо сами общества с энтузиазмом включались в их травлю. Самым известным случаем за весь конфликт стал роман Акрама Айлисли «Каменные сны»[69]. После его публикации на русском языке в 2012 году автор был подвергнут остракизму, лишен всех наград и привилегий.
Нужно также допустить, что в обоих обществах абсолютное большинство политиков и публичных интеллектуалов, всегда мыслили в границах конфликтного националистического дискурса и образов врага, выдержанных в устойчивых эссенциалистских тонах. Они просто не владели никаким другим языком пригодным для описания их утрат, триумфов и надежд. По большей части добровольно и нередко с большим энтузиазмом включались в процесс производства образов врага, языка ненависти и исторических мифов. Были неспособны взглянуть на конфликт и его деструктивное влияние на собственные общества из перспективы критически мыслящих наблюдателей.
«Если речь о родине — остальное мелочи»
Война стала моментом истины для всех политических сил. Режим в Армении продемонстрировал свой безответственный популизм, неспособность руководить страной в стрессовой ситуации, и, взамен, готовность идти на самые жесткие меры ограничения демократических прав и свобод[70]. Консолидация в момент войны, построенная на недомолвках и на открытом обмане, обернулась заметным падением авторитета власти после ее завершения. Победа Пашиняна на послевоенных выборах, политика неспособного взять на себя ответственность за гибель тысяч молодых людей и заведшего страну в масштабный кризис, многое говорит об отсутствии альтернативы и бедности политического поля.
В Азербайджане политический режим впервые за все постсоветские годы добился максимально высокого градуса солидарности и консолидации общества. Открытую и полную поддержку войне устами своих председателей (Али Керимли, Арифа Гаджилы, Ильгара Мамедова, Джамиля Гасанлы и др.), всех рядовых членов выразили все оппозиционные партии и структуры (Народный фронт, Мусават, ReAl, Национальный совет и пр.). Многие из этих партий и их руководителей в предвоенные месяцы жестко критиковались Ильхамом Алиевым за проигранную Первую Карабахскую войну. В послевоенные месяцы президент быстро вернулся к то же риторике. «Лачинский район, Шушу продали одни и те же люди. […] Презренный тандем НФА-Мусават продал эти земли врагу, чтобы прийти к власти. […] Тандем НФА-Мусават совершил эту измену, это предательство, преступление. В апреле 1993 года, когда и Кяльбаджар оказался под оккупацией, они трусливо бежали и скрылись, дезертировали. Азербайджанский народ никогда не должен забывать этого, не должен забывать этих изменников, предателей, врагов!»[71].
Множество граждан страны приобрели опыт коллективного сопереживания, личной сопричастности политическому процессу и «историческому моменту». Эту ситуацию ясно выразил один из наиболее известных политических оппонентов Алиева, бывший политический заключенный, ныне живущий в вынужденной эмиграции во Франции журналист Ганимат Захид — «Если речь о родине — остальное мелочи«[72]. Уже в первые дни войны он призвал всех эмигрантов поддержать войну, а значит неизбежно и политический режим ее ведущий. Власть получила полное одобрение от своих самых яростных оппонентов. По всем вопросам, касающимся подтверждения итогов войны и ее результатов, эта поддержка не ослабевает. Хадиджа Исмаил, журналистка получившая известность благодаря своим антикоррупционным расследованиям, за которые была отправлена в тюрьму, в свою очередь, сформулировала свод правил для «правильного понимания» представителями гражданского общества всех вопросов, касающихся отстаивания официальных позиций по Карабахского вопросу и итогам войны. «Любая попытка ввести санкции против правительства Азербайджана или Турции, — заявила Исмаил на своей странице в фейсбук, — в связи с войной в Карабахе должна быть решительно осуждена гражданским обществом Азербайджана»[73]. Таким образом, по меньшей мере на одной площадке авторитарная власть и оппозиционная часть гражданского общества, ратующая за демократизацию страны, должны выступать единым фронтом. Стоит только начать и недолго привыкнуть.
Усугубляющийся год от года авторитаризм режима, несменяемость власти, полная деградация парламента как выборного законодательного института; судебная система, превратившаяся в пародию на нее; преследование политических оппонентов; жесткое давление на оппозиционные партии, коррупция — все это как раз те мелочи, которые не важны, когда речь идет о родине. Граждане страны, называющие себя борцами за демократическое устройство, продемонстрировали, что их понимание родины сводится к конкретной территории. Родина — это кровь и почва, а не образ жизни, социальная справедливость или права людей ее населяющих. Возвращенная «национальная гордость» важнее социальной справедливости, свободы слова или независимости судов.
Конечно, оппозиционеры могут настаивать на том, что родина и политический режим не одно и то же. Что поддержка войны не связана напрямую с поддержкой политического режима. Но теперь им неизбежно придется признать, что в одном их критика неэффективности власти была лишена всех оснований. Режиму удалось создать достаточно эффективную военную машину, воспитать новое поколение граждан, готовых с энтузиазмом отправиться на фронт, и удалось добиться победы. Все оппозиционеры, поддержавшие войну, внесли свой вклад в создание нового ресурса легитимности, приобретенного режимом и Ильхамом Алиевым лично в ходе успешных боевых действий. А победителей, как известно, не судят. Да и война надолго спишет все недостатки режима.
Практически ни один из тех, кто называет себя защитником прав человека или требует свободы для СМИ так и не выразил протеста по поводу отказа властей озвучивать потери азербайджанской армии в ходе боевых действий. «В любом случае, эта война не была ошибкой. Жертвы не прошли даром. Наша армия вошла в историю«, — утверждает та же Исмаил на своей страничке в фейсбуке, выражая мнение оппозиции. Проявив полную солидарность с режимом и поддержав войну до победного конца, оппозиция отказалась от роли критического коллективного актора, и не стала задавать неудобных, но важных вопросов об эффективности действий власти.
В своем восторженном восприятии „великой победы“ политическая оппозиция легко забыла о том, что в развитых демократических странах дискуссия об эффективности действий армии напрямую связана с численностью потерь при проведении военных действий. Правительство и общественность любой страны, на демократические институты которой равняются деятели оппозиции, сочли бы понесенные Азербайджаном за 44 дня значительные потери страшной трагедией и даже провалом. Оппозиционеры посчитали правильным эти потери полностью оправдать, ведь территория важнее всего, она и есть родина. Подобная солидарность стала впечатляющей демонстрацией дистанции между азербайджанскими политиками и их коллегами в развитых демократиях. Дискурс оправдания потерь показывает, что Азербайджан так и не вступил в постгероическую эпоху и продолжает жить во времени романтического национализма. Любые потери оправданы, если цель была достигнута.
В своей традиционной критике режима в России за его авторитаритаризм и имперский по духу национализм абсолютное большинство оппозиционеров не высказывают каких-либо сомнений относительно не менее авторитарного и имперского по духу режима Реджепа Тайипа Эрдогана в Турции. Большинство оппозиционеров вновь выступили в роли ультраправых националистов пантюркистов, с большим энтузиазмом инвестирующих свои символические ресурсы в популяризацию дискурса о турках и азербайджанцах как «братских народах». Другая сторона этой медали, братская солидарность двух авторитарных режимов Турции и Азербайджана никаким образом не артикулируется. Такой подход показывает, что критика каких-либо союзнических отношений проистекает не из участия в них сомнительных авторитарных режимов. Суть дела в том, что у националистических идеологий, производящихся в Азербайджане, Турции и России разные цели и задачи. Турецкий национализм гораздо ближе азербайджанскому, несмотря на его сильный крен в сторону ислама. Имперской компонент турецкой идеологии также вполне приемлем для азербайджанских националистов, в отличие от имперского компонента в идеологии российской.
Весьма выборочный подход к вопросам сотрудничества с разными политическими режимами отражается и в готовности оппозиции легко солидаризироваться с властью в своей критике международных посредников и ряда европейских стран, политика которых считается проармянской. В послевоенные дни наиболее резкая критика касалась Франции, где проживает большая армянская диаспора. В соцсетях и в СМИ резко критиковали Эмманюэля Макрона не только за позицию в ОДСЕ, но и за его действия, последовавшие после убийства исламистом школьного учителя. Часто представители именно критикуемых стран (таких как Франция) прикладывали все возможные усилия для вызволения азербайджанских оппозиционеров из тюрем. Принимали их у себя в качестве политических беженцев. Как, например, в случае с Ганиматом Захидом, в 2011 году вывезенным во Францию, где ему было предоставлено политическое убежище. В комфортной атмосфере свободы слова он остается критиком Франции, недостойной, по его мнению, занимать позицию сопредседателя Минской группы ОБСЕ[74].
В бурных дискуссиях о перспективах сосуществования армянских и азербайджанских общин и опасности этнических чисток, некоторые бывшие узники совести нашли и позитивные стороны у авторитаризма. По мнению той же Хадиджи Исмаил или Эмина Милли, еще одного бывшего политического заключенного, ныне вынужденного жить в эмиграции, именно авторитарным режимам удается с успехом решать проблемы сосуществования этнических групп. Возможно, помимо азербайджанской модели, Исмаил и Милли, намекали еще и на авторитарный режим братской Турции, соседнего Ирана, а может быть и бывшей метрополии, где, по их мнению, успешно справляются с проблемами такого сосуществования[75].
Приключения миротворцев на Южном Кавказе
В националистических дискурсивных рамках действовало и большинство граждан называвших себя миротворцами, и бывших плоть от плоти собственных травмированных сообществ. Их очень часто критиковали за неспособность что-либо решить. И они действительно не способны были достичь тех результатов, которых требовали от них критики, всегда выступавшие из заведомо выигрышной позиции воинствующих патриотов, выражающих общепринятую позицию о невозможности диалога и примирения. Они не могли добиться политического решения, ведь они и не должны были его добиваться. Их задача состояла в налаживании горизонтальных связей и отношений доверия на уровне гражданских обществ в самых разных областях (наука, культура и пр.), за исключением политической. Но ни критики, ни, зачастую, сами миротворцы этого не понимали.
Предпринимавшиеся на уровне гражданского общества миротворческие усилия потерпели почти полный крах по целому ряду причин. Прежде всего, проблема была и остается в слабости гражданских обществ в Армении и, в большей степени, в гораздо более авторитарном Азербайджане. Различные неправительственные организации и сети активистов стали формироваться с коллапсом Советского союза, в ситуации развала экономики и вооруженного конфликта. Создавали их люди, которым еще только предстояло учиться правилам работы в таком формате. Активность и самоорганизацию на уровне гражданских обществ поддерживали только международные организации, а также некоторые институты и фонды ЕС и США.
С участием армян и азербайджанцев реализовывались различные по целям и задачам проекты в области гендерного равноправия, повышения качества образования, журналистики, молодежной активности, создания международных сетей аналитиков и экспертов. Только небольшая часть проектов была нацелена на миротворчество. И только абсолютное меньшинство гражданских активистов и организаций готовы были участвовать в такого рода инициативах. В сравнении с государственными ресурсами, тратившимися на милитаризацию и пропаганду образов врага, эти проекты были каплей в океане.
Власть миротворческую активность, как правило, не только не поддерживала, но и чинила ей всевозможные препятствия. Максимально ограничивала для миротворцев доступ к публичному полю. В особенности в Азербайджане, где любые неконтролируемые политическим режимом инициативы и высказывания, априори вызывали большие подозрения. Эти опасения со стороны азербайджанской власти подпитывались еще и тем, что в среде миротворцев были активисты, называвшие себя защитниками прав человека, и замеченные в критике режима. Участники миротворческих инициатив в обеих республиках находились под неусыпным оком спецслужб и нередко на них оказывалось прямое давление. По большей части жители непризнанного Карабаха/Арцаха были из таких инициатив исключены. Данное обстоятельство сильно снижало эффективность проектов. В Армении функции власти нередко брали на себя активные ультраправые националисты, всегда готовые оказывать давление на немногочисленных миротворцев.
Какова была мотивация гражданских активистов, принимавших участие в миротворческих инициативах? Энтузиастов и убежденных противников войны как возможного метода решения конфликта среди них практически не было. Кто-то приходил в такие проекты ради заработков[76]. Большинство участвовали во встречах не с тем, чтобы попытаться услышать другую сторону, но с целью донесения до оппонентов собственной (читай, доминирующей в их обществах) единственно «верной» точки зрения. Кому-то было просто интересно взглянуть своими глазами как там обстоят дела у противника, и после встреч многие только утверждались в своих стереотипах о противоположной стороне. Или, другими словами, большинство людей называвших себя миротворцами были националистами и патриотами, рассматривавшими войну как легитимный способ решения конфликта.
Впрочем, большинство миротворцев все равно обладали очень ограниченным доступом к публичному полю и не располагали ресурсами для мобилизации сколько-нибудь значимых групп населения вокруг альтернативных представлений о разрешении конфликта. Или, что чаще, не желали или просто неспособны были ничего альтернативного предлагать. Часто миротворцы просто занимались имитацией политических переговоров. Вместо реализации конкретных небольших гражданских проектов примеряли на себя роли политиков и обсуждали, например, те же «мадридские принципы»[77].
Контекст, определявшийся давлением со стороны властей, спецслужб, националистических идеологий и собственных обществ, заставлял и самих организаторов уделять больше внимания безопасности участников проектов, чем публичной репрезентации их результатов. Работали, по большей части, как советские авторы — «писали в стол». Фильмы отправлялись на полки, книги не находили своих читателей, публикации в независимых СМИ достигали, по большей части, небольшой аудитории. Оправдывали продолжавшуюся работу тем, что еще не время. Когда решится конфликт, то и все подготовленные за долгие годы материалы станут востребованными. Слабое утешение, учитывая, что работа велась как раз с целью приближения мира.
Моментом истины стала масштабная эскалация в апреле 2016 года. Тогда практически все участники миротворческих проектов, за очень редким исключением, публично заняли милитаристско-патриотические позиции и поддержали военные действия. Кто-то опустился до открытых расистских высказываний в отношении своих оппонентов. В тот ключевой момент, из перспективы осени 2020-го кажущийся генеральной репетицией войны, большинство миротворцев показали себя банальными, если прибегнуть к категории Майкла Биллига[78], националистами, умело пользующимися все тем же примордиалистским языком. Как показывает опыт тридцатилетнего Нагорно-Карабахского конфликта этот язык очень удобен для создания стереотипов и образов врага и совсем не подходит для мирной трансформации.
Работа над текстом началась в сентябре 2020 года, после начала Второй Карабахской войны. Частично статья была опубликована на английском языке в: Philip Gamaghelyan & Sergey Rumyantsev (2021), The road to the Second Karabakh War: the role of ethno-centric narratives in the Nagorno-Karabakh conflict // Caucasus Survey, VOL 9, NO 3, 320-336, https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/23761199.2021.1932068